Детский нейрохирург. Без права на ошибку: о том, кто спасает жизни маленьких пациентов - Джей Джаямохан

Никто в это не верит, пока в больницу не попадет такое вот месиво, и вот тогда-то приходится пытаться соответствовать мифу.

РАЗ. ДВА. ТРИ.

Сердце пациента остановилось, как только мы положили его на операционный стол.

– Вот дерьмо.

Когда кардиомонитор переставал издавать ритмичный звуковой сигнал и зазвучала до боли знакомая протяжная зловещая нота, все подумали или сказали то же самое, но именно анестезиолог произнес это громче всех. В операционной сердце – его удел. Я, может, и орудую чудодейственным скальпелем, однако анестезиолог отвечает за то, чтобы пациент продолжал дышать, пока я не закончу. Как ни посмотри, прямая линия на кардиомониторе никому не по душе.

Прежде чем кто-либо успел среагировать, анестезиолог сразу же принялся проводить непрямой массаж сердца. Дефибриллятор при асистолии[21] не используют.

Оставалось только работать вручную. В реальности массаж сердца совершенно не похож на то, что вы могли видеть в фильмах. Сдавливать грудную клетку необходимо с такой силой, что трескаются и ломаются ребра – в противном случае толку не будет никакого, – и это очень утомительное занятие. Вот почему на подмогу позвали санитаров.

РАЗ. ДВА. ТРИ.

– Четыре минуты[22], Джей, – предупреждает анестезиолог, с трудом держа себя в руках.

Четыре минуты? Кто-то за это время может пробежать целую милю. Я задумался над тем, в какой именно момент человек перестает быть пациентом и становится трупом. В такие моменты в голову приходят всякие странные мысли.

Спустя, казалось, целую вечность, появился пульс и какое-то давление. Состояние по-прежнему было крайне нестабильным, и в любую секунду сердце пациента снова могло отказать. Мы принялись обсуждать дальнейшие действия. В идеале его нужно было бы доставить в отделение интенсивной терапии и поставить капельницы для поддержания работы сердца. Только вот оно остановилось из-за тромба в ушибленном мозге пациента – если от него не избавиться, шансов выжить у парня не будет. Итак, мы решаем, что я проведу операцию, пока они будут поддерживать работу его сердца препаратами или руками, в зависимости от того, как пойдет.

Есть два способа вскрыть голову человека – аккуратный и быстрый. Обычно я брею голову, надрезаю кожу и с помощью электрокаутера прожигаю ее до самой кости. Это медленный и точный метод, после которого почти не остается шрама. Но на него требуется время, которого, как напоминает мне протяжный вой кардиомонитора, у меня нет. Остается лишь быстрый способ.

– Ради бога, Джей, вскрой уже его, достань тромб. Давай же, скорее!

Я и сам это прекрасно знаю, но анестезиолог опять-таки лишь говорит то, что у всех остальных на уме. Разместив лезвие скальпеля над кожей, я его прижимаю. Оно уходит вглубь, и я чувствую контакт с костью. Я выполняю разрез в форме знака вопроса. Отогнув кожу и мышцы, смотрю на оголенную кость. Не самая аккуратная процедура, зато самый быстрый способ проникнуть в голову. Если я ничего не сделаю прямо сейчас, у этого парня не будет будущего.

Тем временем прошло уже пять минут.

В подобных экстренных ситуациях начинаешь по-настоящему ценить первоклассных операционных медсестер.

Хорошие медсестры знают, какой инструмент мне понадобится, раньше меня. У очень хороших он будет наготове, как только я протяну руку. Первоклассная же медсестра поместит мне в руку инструмент в точности как надо, чтобы я мог ни на секунду не отрывать глаз от пациента.

Джил одна из лучших. Она подает мне дрель.

– Почему так долго?

Очередные подбадривающие комментарии анестезиолога. Обожаю командный дух ночных дежурств. Мы словно братья – постоянно грыземся, но при необходимости всегда готовы друг за друга постоять.

Дрель настроена так, чтобы пронзить череп, а затем остановить вращение сверла прежде, чем оно успеет повредить мозг. С той скоростью, с которой я проделываю первое отверстие, это не может не радовать. Одно готово, осталось два. Раз за разом я погружаю дрель, машинально щурясь из-за разлетающихся мелких осколков кости.

Два. Три. Теперь нужно соединить точки.

– Шесть минут.

Джил кладет в мою протянутую ладонь электропилу, идеально разместив пусковой рычаг между моим большим и указательным пальцами. Я сжимаю пилу в руках, вставляю тонкое лезвие в одно из проделанных отверстий и включаю питание. Это непростая работа, а когда каждая секунда на счету, любое действие становится еще сложнее – даже инструменты словно прибавляют в весе. Я наклоняю пилу и соединяю первые два отверстия.

На оставшиеся два разреза уходит где-то еще минута. Ведя лезвие пилы по последней оставшейся линии, я чувствую, как страх в комнате сменился осязаемым напряжением. Почти готово. Наступает решающий момент.

– Восемь минут, Джей. Ради бога, поторопись.

Я едва заметно киваю. Большего и не требуется. Анестезиолог знает, что я его услышал. Он также знает, что мне не нужно напоминать. Как бы то ни было, я уверен, что могу на него положиться. Какое-то время назад меня перевели в Глазго для продолжения практики. Там мы пару лет работали ординаторами и провели вместе немало ночных смен. Мы доверяли друг другу, а в данной ситуации это было самое главное.

Если я все правильно рассчитал, тромб, блокирующий сигналы к сердцу и всем остальным органам, должен располагаться прямо под вырезанным мной пятиугольником. С учетом обстоятельств я сделал отверстие покрупнее, чем обычно, – оно размером с небольшую ладонь, и этого должно хватить, чтобы найти тромб. Мне не терпится добраться до него не меньше, чем всем остальным.

Операционная медсестра забирает у меня пилу чуть ли не прежде, чем я успеваю ее протянуть. Несколько минут спустя я уже пытаюсь извлечь пальцами вырезанный мной пятиконечный кусок кости. Пришла пора попотеть и мне.

– Ну давай же, давай…

Мой пальцы словно становятся толще с каждой секундой, как вдруг мне удается зацепиться, и кусок черепа уже у меня в руке.

Надрезав твердую мозговую оболочку скальпелем, я вскрываю ее ножницами – времени на возню нет. Под ней я должен был увидеть мозг, но вместо него могу разглядеть лишь кровавую массу. Это кровяной сгусток, и он огромный.

Анестезиолог уже отчаянно кричит во весь голос. Однако я слушаю не его. Я не обращаю внимание на ворчание измотанных санитаров. На самом деле мое внимание привлек вовсе не звук, а его отсутствие. Мне уже мерещится или кардиомонитор внезапно замолчал?

Анестезиолог тоже это замечает.

– Ну же, давай!

Мы все знаем, что должно случиться дальше, но ожидание просто убивает.

Наконец это происходит. Сначала едва слышно.